в вуальках шушукаются с бегающими глазками
бегающие глазки им и говорят:
ни шатко, не валко
не идёт наше дело да и только
а уж мы-то бегали-бегали, разбежались,
всё пытались их взять на любовь да жалость
мы уж им и в окошки бросали морскую гальку
у ворот протягивали мандариновую дольку
копировали на кальку
итальянскую польку
да нам-то для них ничего не жалко,
мы уж и на салазках
везли свою ляльку
в шелковом полушалке
по тальку –
в сердце елкина иголка
мы в любую пролезем щелку
а всё никакого толку
а те, что в вуальках
им строго так отвечали:
событие случается по объявлению
оставьте свои печали
встаньте с коленей
поскольку эта цель вам не по средствам
ограничьтесь добрым соседством
вам и в самом начале
не совпасть с лестницей
заверенной печатью
вы мои прелестницы
вам не почать их
сургучную да сюртучную
нешуточную натуру
судьба ваша нештучная
всё будете дуры
бегающие глазки продолжают:
попали в съёмной комнате на счастье
от скуки крайне аккуратно
все буквы разложили в ней на части
на бу-бу-бу и ква-ква-ква
но двум они не кратны
и вообще ведут себя неадекватно
вот кто, скажите нам, поймет
как стыдное обходится без эм
в единственном числе берем мы букву стыд и хризантемы
нет, воду мы берем от хризантем
они похожи на слепого эму
она – на бегство от запретных тем
и букву погружаем в воду
и наблюдаем пузыри
но думаем, что стыд в воде не тонет
и в пламени не очень-то горит
а он нам говорит моя Ана Лиза
а мы на чистом глазу:
какого анализа
спектрального гранулометрического
многомерного статистического
качественно-количественного морфологического
нарративного автоматического
но это был сравнительный анализ не ический
сравнивали: псих и матанализ
а их сравнишь ли?
сравнивали подравнивали уровняли
говорили о законе и дышле
в потолок смотрели, прислушивались к птичьей трели
это свиристели? нет, это не коростели
это не ели в коросте ели свою коросту
а сослепу сосны
но нам с ним и это не просто
мы ростом не вышли
мы только сним ся
а в вуальках которые возражают:
пытаешься понять, что он начал давать советы
с цветными картинками в любви
но отчего-то стало мало света
это констриктор вас обвил
своим боа как повиликой
вам кажется он это по великой страсти
за чаем вы без корсета
вам подсунули какие-то закономерности
а вы их покрасьте
от них только больше воображения
склизко и скользко
и при этом всё держится
как на носу слёзка
и ждёт поражения:
устремить свои заостренные знаки
к злонамеренности
мысль о политике или вето
раскачивалась меж сосновых веток
и язвила
наступаешь на новые грабли?
на последние вилы?
на сосновых иглах
росли лимоны и апельсины
свет был зеленый как в иглу
если вы понимаете о чем я
и немного си
?-4.XI.2007-16.XII.2007
Monday, December 17, 2007
Friday, November 09, 2007
завещания, орфеи (7)
---
дайте только выразить робкую надежду:
острая физическая и почему -
вот, что удержит нас здесь.
разморённых.
горячо или столицы
стоглазый август
прячет
largo cantabile сотового в куст розмарина.
пчелиная черва
ларвы.
больно или слабость
сточит рыхлый мучнистый камень
кинь-в-неё-первым.
холодно не будет.
но отчего не найти
то, что сама закопала:
это кино
- что так давно я никогда -
значилось золотом на солнце
с надписью "ТЕПЛЕЕ".
1
2
3
4
5
6
дайте только выразить робкую надежду:
острая физическая и почему -
вот, что удержит нас здесь.
разморённых.
горячо или столицы
стоглазый август
прячет
largo cantabile сотового в куст розмарина.
пчелиная черва
ларвы.
больно или слабость
сточит рыхлый мучнистый камень
кинь-в-неё-первым.
холодно не будет.
но отчего не найти
то, что сама закопала:
это кино
- что так давно я никогда -
значилось золотом на солнце
с надписью "ТЕПЛЕЕ".
1
2
3
4
5
6
Labels:
poems
Thursday, November 08, 2007
завещания, орфеи (6)
-------------------
и не живущих
уже не живущих
уже никогда не увижу
но известны ли нам ещё живым
уже живые?
ты же не видишь, не щурься
не умеешь, так еще и умер!
так каждому скажут:
и тем, кто вытянет выю.
и тем, кто вообще без шеи.
уж там-то всё честно
- я в курсе -
как в мастерской белошвеек
как в провизорской
или как в цирке.
главное
слепнуть зорко
- будто рассматривая карту -
и втыкать флажки на булавках
в созвездие Ursa.
а большая или малая неважно.
главное
не бояться мертвых:
первый встречный-поперечный
- обречённым не в упрёк -
пусть он будет безупречным
( и какой в упрёках прок)
а потом – кур во щи
- бледность не порок -
восковые овощи
дуло, задувало и курок.
(продолжение следует)
1
2
3
4
5
и не живущих
уже не живущих
уже никогда не увижу
но известны ли нам ещё живым
уже живые?
ты же не видишь, не щурься
не умеешь, так еще и умер!
так каждому скажут:
и тем, кто вытянет выю.
и тем, кто вообще без шеи.
уж там-то всё честно
- я в курсе -
как в мастерской белошвеек
как в провизорской
или как в цирке.
главное
слепнуть зорко
- будто рассматривая карту -
и втыкать флажки на булавках
в созвездие Ursa.
а большая или малая неважно.
главное
не бояться мертвых:
первый встречный-поперечный
- обречённым не в упрёк -
пусть он будет безупречным
( и какой в упрёках прок)
а потом – кур во щи
- бледность не порок -
восковые овощи
дуло, задувало и курок.
(продолжение следует)
1
2
3
4
5
Labels:
poems
Wednesday, November 07, 2007
завещания, орфеи (5)
---
долго так преувеличивать!
заключённые даром время не пишут.
речь там это называется.
русалки от этого проистекают,
раки, крячки.
свойство: случайный.
cпутник, скорее всего.
предлагает свои услуги:
заглянуть к себе - глаз не видно.
прячу.
под титлом «бессмертный смертный» (с английского)
дождь часов проник под привокзальное стекло
на карачках.
приник.
всё – это всегда лишь предисловие к той же
многократно пересказанной и чужой.
- зачем мне всегда? - отвечаю.
- тебе бы только перечить!
возьми хоть пряник.
---
съёмки.
будто прямиком вышла из равновесия
не успев извлечь зеркалом бóльшую часть своей жизни
так она и осталась в заплечьи
(продолжение следует)
1
2
3
4
долго так преувеличивать!
заключённые даром время не пишут.
речь там это называется.
русалки от этого проистекают,
раки, крячки.
свойство: случайный.
cпутник, скорее всего.
предлагает свои услуги:
заглянуть к себе - глаз не видно.
прячу.
под титлом «бессмертный смертный» (с английского)
дождь часов проник под привокзальное стекло
на карачках.
приник.
всё – это всегда лишь предисловие к той же
многократно пересказанной и чужой.
- зачем мне всегда? - отвечаю.
- тебе бы только перечить!
возьми хоть пряник.
---
съёмки.
будто прямиком вышла из равновесия
не успев извлечь зеркалом бóльшую часть своей жизни
так она и осталась в заплечьи
(продолжение следует)
1
2
3
4
Labels:
poems
Tuesday, November 06, 2007
завещания, орфеи (4)
---
он привёл её, а я говорила другой о той, что была в роли смерти
(смертью смерть минус во-семью съемь не равно: не сметь)
- вариант: о том, что была в роли смерти -
тройная измена
прежде тройным бывал одеколон или сальто
одеколон ещё шипром
а сальто – мортале
мир раскачивался на крючке безмена
а если Бухгалтер проверит:
в круговерти не выйдет сальдо: ни сольдо, ни скальда
только небо одно
золотая смальта
кобальтовая смальта
---
первый встречный-поперечный
рёк да так и не изрёк:
перво-наперво заречный
съем с горчицей рагнарёк
а потом - суп с коктом,
а затем - себя я съем,
ну а после
– не бледней-
съем я
ки-
ка-
пу
в последний раз
съёмки.
иностранные слова Господа не последовали за хлебом
быть не последовали за хлебом!
ветер в словах
ветер в деле уничтожения и ошибок
скверного произношения неловких улыбок:
лбом упираться в ветер
- любой и каждый –
нелепо
направо пойдёшь, налево
всюду буханки, горбушки: скалы, глыбы и склепы
сольцой присыпаны щедро
смазаны смальцем
солнца
никто не уйдёт голодным
---
а ночью
---
ночью ночь по праву
полёвки
хвостиком махнула
светило упало и разбилось
на много ненужных слов
как то: соловьиные звёзды
туберозы нездешнее воздыханье
львиные и маленькие иды
загвазданные подворотни
мокрицы белые звездчатки
туберкулёзная надсада
небесного зоосада
(продолжение следует)
1
2
3
он привёл её, а я говорила другой о той, что была в роли смерти
(смертью смерть минус во-семью съемь не равно: не сметь)
- вариант: о том, что была в роли смерти -
тройная измена
прежде тройным бывал одеколон или сальто
одеколон ещё шипром
а сальто – мортале
мир раскачивался на крючке безмена
а если Бухгалтер проверит:
в круговерти не выйдет сальдо: ни сольдо, ни скальда
только небо одно
золотая смальта
кобальтовая смальта
---
первый встречный-поперечный
рёк да так и не изрёк:
перво-наперво заречный
съем с горчицей рагнарёк
а потом - суп с коктом,
а затем - себя я съем,
ну а после
– не бледней-
съем я
ки-
ка-
пу
в последний раз
съёмки.
иностранные слова Господа не последовали за хлебом
быть не последовали за хлебом!
ветер в словах
ветер в деле уничтожения и ошибок
скверного произношения неловких улыбок:
лбом упираться в ветер
- любой и каждый –
нелепо
направо пойдёшь, налево
всюду буханки, горбушки: скалы, глыбы и склепы
сольцой присыпаны щедро
смазаны смальцем
солнца
никто не уйдёт голодным
---
а ночью
---
ночью ночь по праву
полёвки
хвостиком махнула
светило упало и разбилось
на много ненужных слов
как то: соловьиные звёзды
туберозы нездешнее воздыханье
львиные и маленькие иды
загвазданные подворотни
мокрицы белые звездчатки
туберкулёзная надсада
небесного зоосада
(продолжение следует)
1
2
3
Labels:
poems
завещания, орфеи (3)
---
мы без остатка в зеркале
так и умрёшь неучем
в ортогональных и прочих проекциях
не из моей гортани доносится ко мне счёт:
тьма и тьма и тьма тем
не посчитаешь на пальцах
а говорить, в общем, не о чем
(продолжение следует)
1
2
мы без остатка в зеркале
так и умрёшь неучем
в ортогональных и прочих проекциях
не из моей гортани доносится ко мне счёт:
тьма и тьма и тьма тем
не посчитаешь на пальцах
а говорить, в общем, не о чем
(продолжение следует)
1
2
Labels:
poems
Monday, November 05, 2007
завещания, орфеи (2)
---
а вы могли бы вам во сне?
а она пока всё та же, что мне приснилась:
поднялась, держась за день,
и снова на дне.
проснулась и не мигая
позволяю себе её зрительно:
она говорит по сторонам.
она всячески меня осиявает.
осеняет
догадками:
я не является.
все вокруг посмотрели,
а шагов и не будет.
свободные от ужаса руки взяла и рядом положила. лишние.
ещё можно вывести за руку, выводя вместо «це» – «ка»,
в руке – вместо «в руце».
рука. навести на резкость.
доктор сказал резать резать
результатом чего и резиновых перчаток
стало зеркало нескольких лиц и другие гулкости:
сумерки с их телеграммами
зпт зпт тчк зерцало
непочатый запас пыли, пылкости
знаете как в ртутное озерцо
погружаются руки и вот вы уже тут
как будто вас созерцало время
тремя отверстиями
созерцало, созерцало
а четвёртым – глагол совершенного вида –
наконец съозерцало
(продолжение следует)
1
а вы могли бы вам во сне?
а она пока всё та же, что мне приснилась:
поднялась, держась за день,
и снова на дне.
проснулась и не мигая
позволяю себе её зрительно:
она говорит по сторонам.
она всячески меня осиявает.
осеняет
догадками:
я не является.
все вокруг посмотрели,
а шагов и не будет.
свободные от ужаса руки взяла и рядом положила. лишние.
ещё можно вывести за руку, выводя вместо «це» – «ка»,
в руке – вместо «в руце».
рука. навести на резкость.
доктор сказал резать резать
результатом чего и резиновых перчаток
стало зеркало нескольких лиц и другие гулкости:
сумерки с их телеграммами
зпт зпт тчк зерцало
непочатый запас пыли, пылкости
знаете как в ртутное озерцо
погружаются руки и вот вы уже тут
как будто вас созерцало время
тремя отверстиями
созерцало, созерцало
а четвёртым – глагол совершенного вида –
наконец съозерцало
(продолжение следует)
1
Labels:
poems
завещания, орфеи
она регулярно тратила получаемые дома 16 копеек
на отмену приговора
за неоднократные похищения своего первого встречного
булочка с маком булочка с глазурью
первый встречный-поперечный
пёр под мышкою кулёк:
перво-наперво коричный
съем горячий кренделёк
а потом - суп с котом,
а затем - тебя я съем,
ну а после
– сосле-
пу
съем себя я
пу-
га-
я
держи вора, сударик! – улица смаковала ситуацию, – ударь вора!
ворона ручного! воробья заречного!
а я маялась дурью.
---
но я не было?
была коллекция минералов с ляпис-лазурью
с розовым кварцем и другими обличьями кремнезёма
были пуговицы разнообразных форм и расцветок
шёл процесс кристаллизации многочисленных зальцбургских веток
шла осень
шла зима
шла весна
было даже лето, каникулы.
(продолжение следует)
на отмену приговора
за неоднократные похищения своего первого встречного
булочка с маком булочка с глазурью
первый встречный-поперечный
пёр под мышкою кулёк:
перво-наперво коричный
съем горячий кренделёк
а потом - суп с котом,
а затем - тебя я съем,
ну а после
– сосле-
пу
съем себя я
пу-
га-
я
держи вора, сударик! – улица смаковала ситуацию, – ударь вора!
ворона ручного! воробья заречного!
а я маялась дурью.
---
но я не было?
была коллекция минералов с ляпис-лазурью
с розовым кварцем и другими обличьями кремнезёма
были пуговицы разнообразных форм и расцветок
шёл процесс кристаллизации многочисленных зальцбургских веток
шла осень
шла зима
шла весна
было даже лето, каникулы.
(продолжение следует)
Labels:
poems
Wednesday, August 22, 2007
Sunday, July 22, 2007
+++
это простые слова.
их уже кто-то сказал.
я не могу повторить:
ПОЕЗД. ПЕРРОН. ВОКЗАЛ.
разве что только на треть:
я не ЕЗДОК назад.
что мне теперь смотреть
в пуговичный овал
перлов такую-то
мать
в снятое молоко
неба слепой обрат.
кружится голова.
зори и дýхи*? шквал.
ноет подвздошье.
иной
плёнку не доснимать.
первый засвечен кадр.
северная заря
куражится надо мной.
Nikon, не отступи
отческих ядр, хотя
спасти свою тварь,
хотя
зрения субъектив
дан мне не вовсе зря.
карточку отоварь
памяти супротив,
спятивший зрак косой
зеркалу босый брат.
видишь, заноза – верность
колет мои глаза:
я говорила давно
чтоб не ходили росой.
не зарекаюсь
но за
реку меня не вернуть.
каяться буду
но
я не вернусь вобрат.
4. VII.2007, 21.VII.2007
*зори и духи - лёгкие порывы ветра.
их уже кто-то сказал.
я не могу повторить:
ПОЕЗД. ПЕРРОН. ВОКЗАЛ.
разве что только на треть:
я не ЕЗДОК назад.
что мне теперь смотреть
в пуговичный овал
перлов такую-то
мать
в снятое молоко
неба слепой обрат.
кружится голова.
зори и дýхи*? шквал.
ноет подвздошье.
иной
плёнку не доснимать.
первый засвечен кадр.
северная заря
куражится надо мной.
Nikon, не отступи
отческих ядр, хотя
спасти свою тварь,
хотя
зрения субъектив
дан мне не вовсе зря.
карточку отоварь
памяти супротив,
спятивший зрак косой
зеркалу босый брат.
видишь, заноза – верность
колет мои глаза:
я говорила давно
чтоб не ходили росой.
не зарекаюсь
но за
реку меня не вернуть.
каяться буду
но
я не вернусь вобрат.
4. VII.2007, 21.VII.2007
*зори и духи - лёгкие порывы ветра.
Labels:
poems
Wednesday, March 21, 2007
Опрос "Воздуха": ГЕОГРАФИЯ ПОЭЗИИ
1. Есть ли сегодня основания говорить о существовании региональных поэтических школ, об особом выражении лица русской поэзии Израиля или Германии, Нижнего Новгорода или Владивостока? С чем могло бы быть связано возникновение (и, быть может, исчезновение) таких школ? Возможна ли и продуктивна ли, вообще говоря, близость авторов, продиктованная в значительной степени не их собственным выбором, а условиями и обстоятельствами?
2. Если повернуть вопрос о географических привязках поэзии в индивидуальную плоскость: как влияет на автора то, где он живет, - и, в частности, как Вы ощущали это влияние на себе?
Приветствуются как общие размышления, так и суждения с позиций
собственного опыта, касающиеся особенностей поэтической ситуации в
вашем регионе и отношений вашего собственного письма с географией.
Региональная поэтическая школа? Хочется сделать круглые глаза и приписать знак вопроса к каждой из трёх составляющих сего словосочетания. Но - увы! – мне ли, живущей в Иерусалиме, не знать, о чём идёт речь. В 1988, когда я только приехала, разговоры о русскоязычной поэзии Израиля, могли быть оправданы хотя бы существованием той, казавшейся непробиваемой, стены, которую возвела между моей бывшей страной обитания и Землёй Обетованной политика Советского Союза. Тогда концепция израильской литературы на русском языке, созданная Майей Каганской и Михаилом Вайскопфом и подхваченная Михаилом Генделевым и Владимиром Тарасовым, представлялась, по крайней мере, вполне естественной реакцией на конкретную политическую ситуацию. Тем более, и Генделев, и Тарасов пережили влияние ещё недавно жившего в Израиле Анри Волохонского, так что в их случае речь, действительно, могла бы идти о школе. Не смотря на то, что пафос отречения мне не чужд, укладываться на это прокрустово ложе всё же не хотелось. Присутствие в местном пейзаже таких отдельно стоящих фигур, как покойные Илья Бокштейн и Савелий Гринберг также расшатывало эту неустойчивую идеологию. И, тем не менее, все мы ощущали свою связь – связь, строившуюся на общности наших индивидуализмов, наших личных отношений с языком супротив целого воинства среднестатистических членов Союза Писателей - прежде Советского, а ныне Израильского – его русскоязычной секции. Когда в 90-е я начинала «Двоеточие», задачей журнала было представить не школу, и не другой какой-нибудь унисон, но многоголосие, существующее в наших широтах.
Тогда, в 90-е, пала видевшаяся незыблемой стена, израильские авторы начали печататься в России, почти все российские литераторы перебывали в наших краях, так что слова «хамсин» и «фалафель» стали появляться в их публикациях с периодичностью, достойной изумления, и палестинский сюжет вновь вернулся в русскую литературу. Идея региональной самости, казалось бы, могла с чистой совестью отправиться на заслуженный отдых, но тут неожиданно была предпринята попытка собственно литературной политики, появился «вариант Кавафиса»* двух Александров – Гольдштейна и Бараша, широким жестом предлагавших пишущим по-русски израильтянам одновременную принадлежность двум культурам – русской и средиземноморской. Как легко было предсказать, «нео-александрийская» идея не привлекла адептов, не в последнюю очередь и по причине неразрешимой противоречивости поставленных задач.
Нечто подобное региональной поэтической школе, правда, без международного или государственного замаха, было достигнуто, как мне издали мерещится, ферганской школой, где вокруг Шамшада Абдуллаева собрались несколько друзей-учеников, разрабатывающих некоторые его поэтические находки. Но мне легко представить себе, что и это явление при ближайшем разглядывании окажется аберрацией зрения. В конце концов, никому не приходит в голову рассматривать мировую литературу на русском языке, как школу Бродского, а я так и вовсе стараюсь не воспринимать сотни тысяч продиктованных его духом текстов (и, замечу в скобках, мне это неплохо удаётся).
И хотя очевидно, что в наш интернетный век литературные влияния (в любой их форме – от занимательного диалога и до грубого плагиата) не требуют классицистического единства места, тем не менее, попытки объявить о существовании региональных поэтических школ продолжаются и будут продолжаться. Да и как им не быть, они по столь многим причинам и столь для многих удобны. Но в любом случае, они, скорее, факт политики, нежели поэтики.
* ВАРИАНТ КАВАФИСА, названный так мною и Александром Барашем, возвещает о том, что русский литературный Иерусалим — Тель-Авив станет вскоре новым благородным камнем в ожерелье средиземноморских столиц. И человек, выводящий в Израиле русское слово, обретет собратьев среди тех, кто занят тем же ремеслом в Касабланке, Танжере, Стамбуле, Триполи, Тунисе, Алжире, Марселе. Это будет удивительная разноязычная община, небывалый родственный цех... (А.Гольдштейн)
№1, 2007
2. Если повернуть вопрос о географических привязках поэзии в индивидуальную плоскость: как влияет на автора то, где он живет, - и, в частности, как Вы ощущали это влияние на себе?
Приветствуются как общие размышления, так и суждения с позиций
собственного опыта, касающиеся особенностей поэтической ситуации в
вашем регионе и отношений вашего собственного письма с географией.
Региональная поэтическая школа? Хочется сделать круглые глаза и приписать знак вопроса к каждой из трёх составляющих сего словосочетания. Но - увы! – мне ли, живущей в Иерусалиме, не знать, о чём идёт речь. В 1988, когда я только приехала, разговоры о русскоязычной поэзии Израиля, могли быть оправданы хотя бы существованием той, казавшейся непробиваемой, стены, которую возвела между моей бывшей страной обитания и Землёй Обетованной политика Советского Союза. Тогда концепция израильской литературы на русском языке, созданная Майей Каганской и Михаилом Вайскопфом и подхваченная Михаилом Генделевым и Владимиром Тарасовым, представлялась, по крайней мере, вполне естественной реакцией на конкретную политическую ситуацию. Тем более, и Генделев, и Тарасов пережили влияние ещё недавно жившего в Израиле Анри Волохонского, так что в их случае речь, действительно, могла бы идти о школе. Не смотря на то, что пафос отречения мне не чужд, укладываться на это прокрустово ложе всё же не хотелось. Присутствие в местном пейзаже таких отдельно стоящих фигур, как покойные Илья Бокштейн и Савелий Гринберг также расшатывало эту неустойчивую идеологию. И, тем не менее, все мы ощущали свою связь – связь, строившуюся на общности наших индивидуализмов, наших личных отношений с языком супротив целого воинства среднестатистических членов Союза Писателей - прежде Советского, а ныне Израильского – его русскоязычной секции. Когда в 90-е я начинала «Двоеточие», задачей журнала было представить не школу, и не другой какой-нибудь унисон, но многоголосие, существующее в наших широтах.
Тогда, в 90-е, пала видевшаяся незыблемой стена, израильские авторы начали печататься в России, почти все российские литераторы перебывали в наших краях, так что слова «хамсин» и «фалафель» стали появляться в их публикациях с периодичностью, достойной изумления, и палестинский сюжет вновь вернулся в русскую литературу. Идея региональной самости, казалось бы, могла с чистой совестью отправиться на заслуженный отдых, но тут неожиданно была предпринята попытка собственно литературной политики, появился «вариант Кавафиса»* двух Александров – Гольдштейна и Бараша, широким жестом предлагавших пишущим по-русски израильтянам одновременную принадлежность двум культурам – русской и средиземноморской. Как легко было предсказать, «нео-александрийская» идея не привлекла адептов, не в последнюю очередь и по причине неразрешимой противоречивости поставленных задач.
Нечто подобное региональной поэтической школе, правда, без международного или государственного замаха, было достигнуто, как мне издали мерещится, ферганской школой, где вокруг Шамшада Абдуллаева собрались несколько друзей-учеников, разрабатывающих некоторые его поэтические находки. Но мне легко представить себе, что и это явление при ближайшем разглядывании окажется аберрацией зрения. В конце концов, никому не приходит в голову рассматривать мировую литературу на русском языке, как школу Бродского, а я так и вовсе стараюсь не воспринимать сотни тысяч продиктованных его духом текстов (и, замечу в скобках, мне это неплохо удаётся).
И хотя очевидно, что в наш интернетный век литературные влияния (в любой их форме – от занимательного диалога и до грубого плагиата) не требуют классицистического единства места, тем не менее, попытки объявить о существовании региональных поэтических школ продолжаются и будут продолжаться. Да и как им не быть, они по столь многим причинам и столь для многих удобны. Но в любом случае, они, скорее, факт политики, нежели поэтики.
* ВАРИАНТ КАВАФИСА, названный так мною и Александром Барашем, возвещает о том, что русский литературный Иерусалим — Тель-Авив станет вскоре новым благородным камнем в ожерелье средиземноморских столиц. И человек, выводящий в Израиле русское слово, обретет собратьев среди тех, кто занят тем же ремеслом в Касабланке, Танжере, Стамбуле, Триполи, Тунисе, Алжире, Марселе. Это будет удивительная разноязычная община, небывалый родственный цех... (А.Гольдштейн)
№1, 2007
Labels:
questionnaire
Saturday, March 03, 2007
Tuesday, January 16, 2007
Tuesday, January 02, 2007
+++
так близко ты
что можно и не видеть
и знать
орут коты
и чернь и рыжь и знать
и сердцевину жгут глаголом ненавидеть
их гнать тебя держать и гнать,
смотреть и слышать
зависеть не дышать
терпеть
вертеть
обидеть
гнуть
твой голос в жгут
свернуть
на рану наложить
не лгать
но жить и за свою вину казнить
как за нить неведенья:
ведь не спрягать на "Е"
-
а мёртвого кота оставить гнить в сарае?
2.1.2007
Labels:
poems
Subscribe to:
Posts (Atom)