Эфрат Мишори \ אפרת מישורי

Переводы в журнале "Воздух" 2014, №4

Hezi Leskli \ חזי לסקלי

Хези Лескли: РЕЛИГИЯ - Теологическая пьеса для шести мужчин и Музы
Действующие лица: голландский поэт, знаменитый фотограф моды, Шмулик, Соевый Ангел, Истинный Бог, Терпсихора.

Меир Визельтир

РАДОСТЬ ЖИЗНИ

И по возвращеньи с балкона не скажи:

«На улице тесно, и тихо, и влажно,

будто в комнате, где лежит тяжелобольной, когда теченье

времени замерло за мгновенье до часа кончины.

Душевные струны скорбят, сердце обмирает в кручине

по тучному духу гниенья,

по дыханью преющих листьев, растворяющихся у ног,

и по краткому мигу, что изнемог». Скажи:

«Город горло дерёт, подобно ослу,

пасть раззявившему безо всякой причины,

ни к селу и ни к городу.

Он упрям, как осёл, лёгок станом

и прям. Только мозг в черепушке дырявой дрожит,

все проходы заложены слизью и гноем,

и все листья охвачены дрожью иною,

его смерть возвещая в разбросе свеченья».

 Перевод с иврита: Гали-Дана Зингер

О Мандельштаме (Ответы на вопросы журнала "Воздух")

Что значит Мандельштам для вас? 
Каким вам видится его  след  в сегодняшнем  дне  русской  поэзии  —  и  у каких авторов конкретно?  
Можно  ли выделить какие-то отдельные его тексты, наиболее для  вас  значимые?  
Обязаны  ли  вы  чем-либо  Мандельштаму  в  вашей собственной поэтике?

Честно скажу, я уже готова была струсить, отказаться отвечать на вопросы о Мандельштаме, признаться в своей неспособности найти нужные слова, а главное, мысли, там, где вместо мыслей одни эмоции, но подумала, что нельзя отказаться от возможности сказать свое смиренное спасибо тому, кто определил для меня не только поэзию, но и жизнь. Совершенно неожиданно для себя самой, всегда избегавшей отношений учитель-ученик и испытывавшей неловкость при малейших попытках заставить меня играть как одну, так и другую роль, я поняла, что в Мандельштаме я нашла для себя «бо́льшего», который независимо от того, приближаюсь я к нему или отдаляюсь от него, не меняется в меняющейся перспективе. То, как я живу и, опосредованно, то, как я пишу, это следствие «уроков Мандельштама», которые, мне кажется, он и не предполагал давать, и которые я извлекла по своему разумению из его стихов и прозы (зачеркнуто) и стихов.

«Не сравнивай: живущий несравним» — одна из моих постоянных мантр. Можно повторять ее на выдохе или на вдохе, она всегда работает. После нее легче дышать. Даже сейчас, когда я смотрю на эту строку на странице, взгляд проясняется.

Если же и это не помогает, твержу: «Отравлен хлеб, и воздух выпит. \\ Как трудно раны врачевать».

Трудно выделить что-то, в такой задаче мерещатся какие-то «сто грамм Мандельштама в одни руки». Но если уж выбирать, то пусть будет «Грифельная ода». В ней отозвался и Лермонтов, первая моя детская любовь, и поздняя любовь — Державин. И удивительное элиотовское замыкание «в моем начале – мой конец» или «в моём конце — моё начало»  — просвечивает уже процитированное мной  раннее, 1913 года стихотворение, заканчивающееся словами: «Все исчезает – остается \\ Пространство, звезды и певец!»

Видимый след у других авторов? Я его не отслеживаю. Наоборот, случайно обнаружив, теряю к читаемому интерес. Мне важен след невидимый, о нем можно только догадываться, угадывать среди пустынных рыбарей своего, ошибаться, снова узнавать, пока смерть и посмертие не обнажат костяк с искомыми приметами сколиоза и прочими характерными признаками того, что поэзия и правда здесь хорошенько потрудились над природой. 

Йона Волах. Горести донны Терезы

Распрекрасные горести донны Терезы

не распотешили сегодня мое сердце

мне кажется я слишком утомилась

пренебрегали мной годами

в которые без передышки

трепещут твои ноздри донна Тереза

разве не скажешь хватит твоих чувств

ей дом ты в хрустале воздвигла

его ты аксамитом умягчила

во всей красе она раскинувшись

и всё ещё трепещут её ноздри

воители над ней с налету

стучатся внутрь их башмаки

а донна Тереза собирает коршунов

связывает их лапки для помазанья

мне сердце подсказало восстать против неё

и фосфором ты умастила её нож

ибо на веки вечные тебя я прокляла

неспешно истерзана донна Тереза

и мой конец извека мне известен

всегда держу закоптевшее стеклышко

на случай если солнце

Перевод с иврита: Гали-Дана Зингер

Нурит Зархи. Крыша слетела

Девочка в каменном доме взглянула наверх и увидела: крыша с каждым днём уходит всё дальше и дальше.

–       Это ошибка, – сказала ей мама,

но крыша слетела.

Зачем пожаловали? – спросила девочка, у зашедших небес, чьи края запятнала вечность.

Свет не засти, – сказали решётки небес, – из-за тебя мы положили глаз на одеяние одиночества.

И столкнули её в дыру от того, чего нет.

Вы не видали здесь крышу? – спросила девочка у взмыленных коней.

Слезь-ка со строчки, ты нам мешаешь распутывать дали.

И столкнули её прямо в устье дождя, туда, где стояла крыша.

Что ты здесь делаешь? С твоей стороны было ошибкой слететь, – сказала девочка.

Горизонталь – это лицемерие, – сказала крыша.

Ошибка с твоей стороны считать, что у  тебя есть лицо, – сказала девочка.

–        Когда девочка видит, что крыша слетела – это тоже ошибка.

Для тех, кто ненавидит лицемерие, я не девочка, – сказала девочка и столкнула крышу.

Дома мама сказала:

Одень-ка крышу, я связала ей свитер.

Ошибается тот, кто считает, что можно одеть рану одиночества.

Перевод с иврита: Г.-Д. Зингер

Дэвид Шапиро. Из Риокана

В моей чашке

В мелком снегу

Перед твоим окном

В небе окна

В синей дали

В случайных дверях

В пруду возле твоей комнаты

В тени на дороге

В каждом участке вечерней земли

В нотном стане небес

Мне слышится твой голос

Перевод с английского: Гали-Дана Зингер

Дэвид Шапиро. Цветные руки

Я кладу руки тебе на ноги – зеленая рука
желтая рука у твоей коленки – цветные руки
Я кладу лиловую руку поближе к шее
а зеленую и бледно-зеленую руку на позвоночник

В воздухе у тебя за кроватью оранжевая рука
справа от ночного столика темная рука
я кладу протянутую лиловую руку на твои волосы
красная рука у тебя на бедре говорит: До свидания, вечер, враг.

Одна красная рука может накрыть тебя. Я поместил гитару на твоей верхней губе
и трубу. А между губ – дирижерскую палочку.
А на нижней губе – две скрипичные струны и молчаливое красное банджо.

По твоему контуру я разложил еще музыку.
А у тебя на груди – ничего.

В небе я водрузил мост из фиалок, он держится и без струн.


Перевод с английского: Гали-Дана Зингер

Дэвид Шапиро. Hapax Legomena

Я покрывал тебя и укрывал тебя,

я раскрашиваю тебя и раскрываю тебя

мой сон, настойчиво открывающий тебя, кажется ясным

пока нескромная снежинка одевает и раздевает тебя

оранжевая десница у тебя на груди, кто кроме тебя

багряная простая рука у тебя на руке укромнее

тебя

ты укрываешься и возводишь себя

питьевая вода

станция отбора проб

Поляроид в ночи пылающих деревьев:

слова, написанные лишь раз

слова, примененные лишь раз

твое неприкрытое лицо источник мира –

ты сплюнешь в океан

и вода сделается сладкою для меня

Перевод с английского: Гали-Дана Зингер

(б,в,г)ремя

я ничего о нем не знаю

он ничего о нем не знает

мы ничего не знаем друг о друге

но также ли оно о нас не знает

или иначе знает ничего?

&

хочется прочь из того что меня не знает

прошлое ясно лишь

в настоятельности

двудушия

мне ли не знать что поднятно в прости

одно неподобие времени

на излете ущербности

я только нехотя время

и нехотя стану им

через не хочу

как в детстве учили

через силу

против воли

две переменные

которым я – непостоянные памятники

раз бывала уже и довольно

разбивала и хватит

нет наяву мне ни сна ни забвения

&

никогда нет времени

лишь стремления чистая длительность

лишь стремление им обладать

продолжается вечность

а длительность длительности

все ждет продолжения

предложения

ада

родительного

падежа

&

оно стоящее

или настоящее?

сто́ящее

или несто́ящее?

ступающее

или отступающее?

уступающее

или наступающее?

отупляющее

или утопляющее?

или или

оно оно

конь илионский

в двойных стенах разрушения

из высокон

невзрачное

светится

&

это наша мгновенная вечность

это наша секундная вечность

это наша минутная вечность

это наша минувшая вечность

это наша мигнувшая вечность

это наша мигавшая вечность

это наша моргавшая вечность

проморгавшая вечность

морга я вошь или время имею?

&

равноменяя

ущее и сущее

краткосрочными богообытиями

все ждешь нагоняя

а темнота

открывается

тьма-тьмущая

вечногда памятей

забитее чем досками окна

чем комната мебелью

чем подросток взрослыми

открывается небылью

позабытее были

&

помилосердствуйте!

время иметь

может всякий

кто имя имеет

подобное мнение

было в ходу

в былое бы́ло былософов

в небывалое не́когда

но миновало

и нетути

в будни грядущего будет

городские разбудит праздники

и пройдет

аки по суху

проводами

и

про́водами

&

вечность на колесиках

стеклянный деревянный оловянный

ручной трамвай

неустойчивое сходство

неизбирательное средство передвижения стрелок

обреченное сродство

вечное исключение из правила

движущаяся кажимость себя самой

&

никогда

прости нас

никогда

мы не знали тебя никогда

но называли тебя никогда

мы не звали тебя никогда

но называли тебя никогда

никогда

за то что имя твое никогда

громкое имя твое никогда

громящее имя твое никогда

гремящее имя твое никогда

гремучее имя твое никогда

дремучее имя твое никогда

дремотное имя твое никогда

мы потревожили никогда

заслуживаем ли мы

расплаты?

заслужили наверное

но заслуживаем ли?

&

несовершающимися событиями

проходит время

растяжения предметов

нет блага, но есть  

среднестатистический мир богов

если бы только

настоянно существовало бы только настоящее

прошлого, вбирающего

несовершенно равномерное

понимание времени

нет блага, но есть

&

пространство о своих краях

не станет задумываться:

открываешь ли? дверишь ли?

я поминать опредметы

могла бы спросонок:

в меру подвижные копии

колебаний отчаяний чаяний

побуревшие очертания

чаинок на дне кофейника

прошловенная ржавчина

кружевная ржа ожиданий

ржаное тесто надежд

&

оставив службу точного времени

длительностебель разбухающего тако́нца

длитель-но-стебель

обнаруживает три части

неделимого:

размышлять о природе

вибрирующего прошлого

вбирающего понимание

все равно что в надежде и страхе

плющить лицо об окно на улицу

там

вьющееся будущее-ся

паразитирует

на твоих предвиденьях

разрушает штукатурку

разрешает влажности

все разрешает влажности

все о чем только можно подумать

но не хочется

разменивать жизнь на жалость

оскудевающей последовательности

все равно что целовать запотевшие створки

уповая на их прозрачное целое

размешивать и размешивать

в стекле минеральное удобрение

все равно что рассчитывать

на одобрение

такого чужого

твоего собственного

мира-и-времени

12.III-24.IV.2015

John Drinkwater

Джон Дринкуотер: ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

Эфрат Мишори \ אפרת מישורי

Эфрат Мишори: ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ

John Wilmot, 2nd Earl of Rochester

Джон Уилмот, второй граф Рочестер: О НИЧТО

Emily Dickinson \ Эмили Дикинсон (150)

Умерла – вот так она умерла;
И когда ее вздох угас,
Взяла свою простую кладь
И на солнце пошла тотчас.
Приметили, верно, ее у ворот
Ангелы в вышине.
Ведь я-то ее сыскать не смогла
На смертной моей стороне.


“She died--this was the way she died;
And when her breath was done,
Took up her simple wardrobe
And started for the sun.
Her little figure at the gate
The angels must have spied,
Since I could never find her
Upon the mortal side.”

БАЛЛАДА О НЕЗАДАННОМ ВОПРОСЕ

                                       Памяти Иванiва

“я хотел бы спросить о том,
о чем хотел бы спросить”, –
ты сказал, а потом
сыграл в реверси.

«я хотел бы спросить
о том, о чем
я хотел бы спросить
с глазу на глаз».

не успел. не спросил.
за усталым плечом
больше неба эвклаз,
больше не было сил.

спор о будущем стих.
спорыньи не нашлось.
смолк и твой акростих:
«яо́ яоя́с».

тех, кто спит тяжело
нелегко спробудить:
светостон, свистопляс,
избыватель обид.

спрошлым яхонтом тел
спро бы глыбризроел
ты хотел, но забыл,
что хотел.

БАЛЛАДА О НАВЕСНОМ УДАРЕ

                                                                      Памяти Иванiва

Сколько лет были знакомы
– Не подходи так близко – 
Столько были незнакомы.
Ты теперь голкипер на небе.

я когда-то жить не захотела
в городе, где жить ты расхотел,
что-то там под окнами желтело,
пес нассал зимой, а летом – чистотел.

что-то там под окнами белело,
то ли снегр-сугроб, то ли сирень,
а за окнами всегда сидела
серая какая-то мигрень.

а за окнами всегда болело
за тебя, тебе, в тебе, тобой.
ты не мог ведь дуракам полдела
показать и дать отбой?

Но над городом, который тебя выпер,
и над тем, в котором я живу,
ты сияешь, облачный голкипер,
и небесных хлябей дежавю.

Сколько лет были знакомы
– Не подходи так близко – 
Столько были незнакомы.
Ты теперь голкипер на небе.

БАЛЛАДА О ТОЧКЕ НАД I

                                                Памяти Иванiва

вот и поставил ты жирную точку над i.
мертвые козы парят и не парятся. знают,
все у тебя и у них впереди.
знают, тоска отпускает земная.

знают, теперь истощенная почва пошлёт
в нимб черноземных надежд своего сына-дочку.
му́ку просеет на ночву и там – недолёт –
опоросится не день-и-не ночка.

мелкой слезой оросится ваш грёбаный рай.
там и взойдет непорочно напрасное семя.
ты уж оттуда теперь, милый друг, надзирай
несвысока, не спеша, надо всеми.

мертвые козы и овцы и пара ослов
мерно парят, раздвигая подземные воды.
жаль, что из песни ты выбросил уймищу слов
кто их теперь соберет и каким гесиодом.

кто их теперь соберет даже щучьим веленьем в груди.
ты бы сумел, как сумел отменить поговорку.
вот и поставил ты жирную точку над и,
как затворил за собою оконную створку.

Несколько слов о Лиде Юсуповой

У нас с ней два общих любимых города. Оба мы зовем по-разному. Один для меня навсегда остался Ленинградом, а для нее уже позже стал Петербургом, другой я назвала Ярусаримом, а она – четыре года спустя – Ирасалимлем. И в каждом из них мы не встретились. Мы даже проводили дни и ночи в одном и том же доме на улице Пророков, она – в Double Space Studio, я – в Trouble Space Studio, но за всем этим стояло одно мелкое и смешное несоответствие – времени. Совладать с несовпадением пространства оказалось гораздо проще. Интернет, LiveJournal и Facebook позволили почти не замечать ее метания с континента на континент и мою поглощенность «центром мира». И если во множестве наших несовпавших совпадений мне мерещится стилистика совсем другого автора*, то в легкости, с какой совпали все несовпадения я угадываю поэтику событийности, близкую Лиде и ее героям. Она (и они) с восхищением следят за той решительностью, с какой жизнь разрубает гордиевы узлы судеб, и, следуя ее (жизни) законам, Лида и сама внезапно бросается мелко крошить слова и фразы, а потом наблюдает за порубленным – срастется ли оно, подобно Ламбтонскому червю, или не срастется. Но если кто-то вообразит за этим процессом холодного наблюдателя, тот непременно ошибется. Жалость и милость просвечивают в письме Лиды Ю., равно освещая не только и cops, и robbers, но и убийц, и убиенных в ее захватывающих триллерах. А камень, странным образом сопровождающий ее на жизненном пути (Петрозаводск-Петербург-Сан-Педро) остается только идеальным, идеализированным образом в руке поэта, воспринимающего, по ее собственным словам, писание стихов как «ласкание камня», а пространство поэзии как «нечто абсолютно неподвижное, каменное».

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.



* И.Зандман.

Опрос "Воздуха": О силах и страхах

Что мешает вам писать? Чего вы боитесь или опасаетесь, когда сочиняете стихотворение, когда оно завершено, когда между написанным и еще не начатым возникает пауза? Изменилось ли это на протяжении вашей творческой биографии или за последнее время?

Что мешает мне писать? Отбойные молотки, дрели, крики строительных рабочих – вот уже десять лет. Религиозные проповеди по радио, доносящиеся через улицу, английские лекции о политическом положении от ближайшего соседа прямо под окном, разговоры о жизни, разносящиеся по всему кварталу с балкона над нами – уже четверть века. Как выяснилось, все это преодолимо, хотя и не всегда. Иногда из всего этого шума выпрыгивает слово-другое и находит себе место в стихах. Но речь идет только о тех моментах, когда я пишу. Что мешает мне писать в долгие паузы между стихами? Ничего. Только я сама и мой страх потерять понимание необходимости, насущности (для меня, для моего внутреннего слуха) того, что я хочу написать. Ведь у меня нет иного камертона. Достаточно его повредить и все. И это не меняется, сколько я себя помню пишущей, меняется лишь длина пауз. Конечно, бывает страшно, что это понимание никогда не вернется, что пауза перейдет в бесконечную немоту. Но страх форсировать стихотворение, отозваться на ложный стимул, воспользоваться своими «умениями» несоизмеримо страшней. «Боюсь писать о том, чего боюсь, - вывела Малявка Шань и подчеркнула последнюю строчку красным карандашом. Сперва одной чертой, а затем и второй», – так заканчивалась предпоследняя глава моей очень старой и очень короткой детской истории под названием «Её большой и добрый страх». Это был последний пункт длинного перечня страхов, который составила героиня.



Что дает вам силы для стихов?

Очиталась: «Что дает вам силы для страхов?» То же, что и для стихов. Только я не вполне уверена, что тут нужны именно силы. Может быть, слабость? В последней главе Малявку Шань покинул ее страх, и вот тут-то ей по-настоящему стало страшно.



Что позволяет воспринимать свои усилия как не вполне обреченные? Изменилось ли это на протяжении вашей творческой биографии или за последнее время?

Сознание полной обреченности не только собственных, но и вообще любых усилий – одно из самых приподнимающих и освобождающих переживаний в моей жизни. Так жаль, что оно столь невесомо, что удержать его невозможно, приходится снова и снова нащупывать к нему путь, пока не поймаешь на мгновение. Зато большей легкости и вообразить нельзя. А в юности был ужас «ничего не успеть», домашнее воспитание. На житейском уровне он и сейчас иногда на меня набрасывается. Менее осмысленное состояние трудно себе вообразить. «Не тебе завершить работу, но и не волен ты отказаться от нее» сказано в Мишне. Первая половина этого высказывания давно меня сопровождает (на иврите), вторая – подразумевается, она уже как бы содержится в первой. Стоит только повторить, как чувство радостной благодарности меня переполняет. Тоже, в некотором роде, религиозная проповедь, с той только разницей, что я не транслирую ее проникновенным голосом на всю округу.