Опрос "Воздуха": Поэтика и политика

Поэтика и политика — близкие сферы или далёкие? Возможны ли в сегодняшней культурной ситуации корреляции в ту или иную сторону между художественной состоятельностью — и определённой политической и гражданской позицией? Связано ли как-либо то, чем Вы заняты в поэзии, с Вашими политическими, в самом широком смысле этого слова, взглядами?

Могут ли два столь близких по звучанию слова определять совершенно далекие сферы?
- Ах, что такое далеко? - ответила треска. - Где далеко от Англии, там Франция близка. За много миль от берегов есть берега опять. Не робей, моя улитка, и пойдем со мной плясать.
Три буквы определяют расстояние между берегами поэтики и политики. Неизменяемое междометие э можно и удвоить, и утроить: э-э … э-э-э… умножение не приведет к трансформации, но в любом случае э выразит заминку в речи, столь необходимую перед метаморфозой, потребной всякой поэтике.
Зато неизменяемое же слово ли готово стать хоть вопросительной частицей, хоть разделительным союзом. Да и в зеркале его неопределенность отразится с готовностью: ил. «Ли — ли» или «ли — или»?
Мой бог! (эли!) Что нам делать с потребностью мирового супермаркета расфасовать все в полиэтилен и разложить по полкам (или по полкáм?) поэтиков и политиков?
Почему бы не назвать поэтиками тех, кто создает свою поэтику, как дышат, а политиками тех, для кого закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло? Их-то что объединяет? Поэтики повинуются неписанным законам, для политиков закон не писан. Что еще общего? М.б., оптика? Пожалуй. И в том, и в другом случае речь идет о слепом пятне. Только политик создает это слепое пятно, а поэтик – добровольно – себя к слепому пятну сводит, чтобы оттуда, из центра невидения говорить об опыте преодоления слепоты. Поэзия – возможность преодоления, стихи – свидетельство преодоления. Политика – создание предмета преодоления. Разговор о политизации поэзии и поэтизации политики представляется мне принадлежащим завершившейся с ХХ веком эпохе. В современном нам мире, где политика постоянно пытается убедить нас в невозможности видеть\ сознавать, где сама вероятность зрения постоянно подвергается сомнению под бомбардировками избыточной информации, поэт – слепец-Исаак, не сознающий, кого благословляет и кого благодарит, благословляющий «не того» и благодарящий Того, кто.
И все же, правильно ли я понимаю, что заданный вопрос относится не к поэтике как к теории литературы (и поэзии как частного случая литературы), но к персональной поэтике, которая в некотором роде является персональной политикой поэта, изгоняемого за пределы платоновского полиса? Конечно, я не забываю, что в данном случае страдательность залога - лишь часть этой персональной политики, лишь залог собственного существования. Выбирая поэзию, выбираешь и изгнание.

Воздух №2-3 (2011)