Опрос "Воздуха": Поэзия и сопредельные искусства

1. Насколько значимы и интересны для Вас, насколько влияют на Ваше творчество другие виды искусства в их сегодняшних проявлениях - нынешние визуальное искусство, музыка, кино, театр? Ощущаете ли Вы потребность в тех или иных формах творческого диалога с художниками, музыкантами, актёрами, режиссёрами?

2. Насколько, на Ваш взгляд, сходны или различны проблемы, стоящие сегодня перед поэзией и другими, невербальными или синтетическими искусствами? Видите ли Вы в организации литературной жизни и устройстве арт-процесса, музыкальной, театральной жизни какие-либо существенные параллели, что-то, что могло бы быть перенято, или, напротив, что-то, от чего поэзии нужно было бы удерживаться?

Сначала оговорюсь, что форма вопросов, открывающихся словом насколько предполагает, как мне кажется, ответы статистического характера, которые я дать не в состоянии. Процентные соотношения, вычисления силы воздействия и взаимопроникновения заведомо пребывают вне моей компетенции. Поэтому попытаюсь ответить, слегка перефразировав вопросы и лишив их измерительной направленности.

Значимы ли для меня, интересны ли мне, влияют ли на моё творчество другие виды искусства в их сегодняшних проявлениях – нынешние визуальное искусство, музыка, кино, театр? Да, да и да.

Разделённая с художником* жизнь породила огромное количество гибридов: совместной выделки книжные иллюстрации, совместные выставки, журнал «Двоеточие», и, кроме того, с одной стороны, мои коллажи и фотографии, которые иначе как vice verses я не воспринимаю, и с другой - биоавтография Некода, продолженная им же тушью на бумаге и акрилом на полотне. Это, не всегда мирное, сосуществование определяется двулезыми, как сказал бы Даль, крайностями – обоюдной проницаемостью и обоюдной непроницаемостью. Балансирование на этой, мало поддающейся картографу, границе кажется мне определяющим не только для межличностных, но и для междисциплинарных, мульти-медийных или как там их ещё звать отношений. Попытка свести воедино хотя бы два потока творческих интенций: вербальной и визуальной, заведомо обречена на неудачу, но не меньшей неудачей представляется и попытка соблюдения жанровой чистоты. Какую неудачу сделать своей? Мне всегда хотелось «таво и другаво, и с булочкой», как говорилось в старинном анекдоте. И да, ведь есть ещё кино, театр и музыка. К тому же, мы совсем позабыли о прозе.

Если происходящее в российской и израильской поэзии я представляю себе в мельчайших подробностях, вызывающих иной раз аутоиммунные проблемы, то происходящее в мире изобразительного искусства видится уже в меньшем приближении. Встречи же с современными кино, музыкой, прозой и театром оказываются в достаточной мере случайными, и от того, иной раз, оказывают даже более мощное воздействие. Не откажу себе в наслаждении перечислить несколько названий и имен. Балет Les Commentaires d'Habacuc («Комментарии к Аввакуму»), «Институт Беньямента» братьев Квай, «Музыка со второго этажа» Роя Андерсона, «Вертиго» В.Г. Зебальда, Моцарт дирижёра Микко Франка. В последние годы имён и названий было не так много. Тем более, что я нарочно не упоминаю имена из прошлого, которые не перестают появляться как будто из ниоткуда и поражать не насмерть, нажизнь.

Если говорить не об отдельных художниках, которых немало, а о выставках современного искусства, как о цельном художественном высказывании, как о произведениях «музейного» искусства, то как события, действительно меня изменившие, могу вспомнить только «Рассвет магов», виденный в Праге лед десять тому назад, и «Последний портрет» - пять лет тому назад в Париже.

То, что бóльшая часть человечества считает современной музыкой (не имея в виду ни Уствольскую, ни Барданашвили, ни Губайдулину), то, что звучит и оглушает со всех сторон, для меня попросту не существует.

В то же время, я люблю ежедневно отслеживать работу иерусалимских уличных художников, мне нравится подмечать, как нелюбимый мной минимализм приёмов, жанров и направлений – комиксов, карикатур, дадзыбао, шаблонов, штампов, соц-арта и поп-арта, сталкиваясь друг с другом на городских стенах приобретает совсем иное, абсурдное и сверх-реалистическое значение, как граффити сливается с облупленной штукатуркой, обламывается о фактуру камня, достигая иной раз удивительно живописных эффектов. Это почти анонимное искусство – для большинства горожан оно безусловно таким и остаётся - охотно отдаётся коррозии, времени и недоброй людской воле.

Главное, чему я учусь у других художников и у других искусств – это даже не опыт выживания, но опыт преодоления.

Преодоления косности материи, собственной косности, усталости материала, собственной усталости, отсутствия веры, отсутствия интереса, преодоления и немоты, и инерции говорения.

По сути, это уже ответ на первую половину второго (перефразированного) вопроса: сходны или различны проблемы, стоящие сегодня перед поэзией и другими, невербальными или синтетическими искусствами?

Мне кажется, сколь бы ни разнились технические проблемы, метафизические задачи у всех видов искусств остаются общими. Классическая формула «служенье муз не терпит суеты» пребывает в силе, закон перехода количества в качество, закон перепроизводства, закон ускорения, закон джунглей и прочие законы рынка лишь подробнее и мелочнее интерпретируют вневременную «суету». Где место художника в мире, который резко очнулся и пришёл к выводу, что художник ему не нужен? Мир даже не заметил, что и очнулся-то он исключительно по будильнику, заведённому художниками, пожелавшими окунуться в хляби самоотрицания. Мир ещё, может быть, согласится на одного-двух (в каждой области), только пусть уж они между собой разберутся, а мир посмотрит на их тараканьи бега и петушиные бои, да и ставки сделать не откажется. Всех прочих же сей мир пытается вытеснить в те – теневые - области, в существование которых он не верит, и посредниками с которыми предназначались служить вытесняемые. Мир не хочет, чтобы ему напоминали, он хочет сперва отменить, а затем – заменить собою.

Предназначение, служение, посредничество – вот ключи, открывающие любое искусство. Их я ищу в себе и их же – у других. Понятия, которыми так легко манипулировать, ключи, которые постоянно теряются, и которые каждому приходится находить и определять заново, коль скоро ни скрипичный, ни басовый мы не можем носить на верёвочке вокруг шеи, а общей для всех отмычки пока не придумали..

Вижу ли я в организации литературной жизни и устройстве арт-процесса, музыкальной, театральной жизни какие-либо существенные параллели, что-то, что могло бы быть перенято, или, напротив, что-то, от чего поэзии нужно было бы удерживаться?

Параллелей много, но к поэзии они крайне редко имеют касательство. Антрепренеры, менеджеры, издатели, кураторы, продюсеры, редакторы журналов и антологий... кого-то забыла? Мир уже непредставим без них. Хотя иной раз и помстится, что вреда от них больше, чем пользы, но это бесспорно – временное помрачение рассудка. Зато неэкзистенциальная тошнота от словосочетания организация лит-процесса устойчива и не покидает. И всё же те, кто делают вопреки всему и, прежде всего, вопреки взятой на себя организаторской функции, нечто достойное воспринимаются как собратья-художники. А те, кто «мешает нам жить», замусоривая экосистему, те, кто создают препоны и побуждают отращивать перепонки меж пальцев, возможно, против собственной воли, оказываются главными друзьями. Не было бы их, наша свободная жизнедеятельность вряд ли обрела бы хоть какое-то понимание себя и, как следствие этого понимания, форму.

Мы были бы бессмертны и бессмысленны.

№2 2007



* Некод Зингер.