Опрос "Воздуха": О силах и страхах

Что мешает вам писать? Чего вы боитесь или опасаетесь, когда сочиняете стихотворение, когда оно завершено, когда между написанным и еще не начатым возникает пауза? Изменилось ли это на протяжении вашей творческой биографии или за последнее время?

Что мешает мне писать? Отбойные молотки, дрели, крики строительных рабочих – вот уже десять лет. Религиозные проповеди по радио, доносящиеся через улицу, английские лекции о политическом положении от ближайшего соседа прямо под окном, разговоры о жизни, разносящиеся по всему кварталу с балкона над нами – уже четверть века. Как выяснилось, все это преодолимо, хотя и не всегда. Иногда из всего этого шума выпрыгивает слово-другое и находит себе место в стихах. Но речь идет только о тех моментах, когда я пишу. Что мешает мне писать в долгие паузы между стихами? Ничего. Только я сама и мой страх потерять понимание необходимости, насущности (для меня, для моего внутреннего слуха) того, что я хочу написать. Ведь у меня нет иного камертона. Достаточно его повредить и все. И это не меняется, сколько я себя помню пишущей, меняется лишь длина пауз. Конечно, бывает страшно, что это понимание никогда не вернется, что пауза перейдет в бесконечную немоту. Но страх форсировать стихотворение, отозваться на ложный стимул, воспользоваться своими «умениями» несоизмеримо страшней. «Боюсь писать о том, чего боюсь, - вывела Малявка Шань и подчеркнула последнюю строчку красным карандашом. Сперва одной чертой, а затем и второй», – так заканчивалась предпоследняя глава моей очень старой и очень короткой детской истории под названием «Её большой и добрый страх». Это был последний пункт длинного перечня страхов, который составила героиня.



Что дает вам силы для стихов?

Очиталась: «Что дает вам силы для страхов?» То же, что и для стихов. Только я не вполне уверена, что тут нужны именно силы. Может быть, слабость? В последней главе Малявку Шань покинул ее страх, и вот тут-то ей по-настоящему стало страшно.



Что позволяет воспринимать свои усилия как не вполне обреченные? Изменилось ли это на протяжении вашей творческой биографии или за последнее время?

Сознание полной обреченности не только собственных, но и вообще любых усилий – одно из самых приподнимающих и освобождающих переживаний в моей жизни. Так жаль, что оно столь невесомо, что удержать его невозможно, приходится снова и снова нащупывать к нему путь, пока не поймаешь на мгновение. Зато большей легкости и вообразить нельзя. А в юности был ужас «ничего не успеть», домашнее воспитание. На житейском уровне он и сейчас иногда на меня набрасывается. Менее осмысленное состояние трудно себе вообразить. «Не тебе завершить работу, но и не волен ты отказаться от нее» сказано в Мишне. Первая половина этого высказывания давно меня сопровождает (на иврите), вторая – подразумевается, она уже как бы содержится в первой. Стоит только повторить, как чувство радостной благодарности меня переполняет. Тоже, в некотором роде, религиозная проповедь, с той только разницей, что я не транслирую ее проникновенным голосом на всю округу.